– Шолто сказал тебе, что одно из моих имен – Барон Сладкий Язык.
– Да, я помню.
– Он намекал, что это связано с сексом, однако ошибался. Я могу вылечить твою рану, но не руками.
Я уставилась на него, потом сообразила.
– То есть ты ее залижешь, и она закроется?
– Да.
Я продолжала таращиться:
– Некоторые собаки при Дворе это умеют, но я не слыхала о такой способности у сидхе.
– Как сказал Шолто, в нечистокровности есть свои хорошие стороны. Он может регенерировать отрезанную конечность, а я могу зализать твою рану до исцеления.
Я постаралась не выразить на лице недоверия.
– Будь на твоем месте любой другой страж, я бы сказала, что он ищет повода наложить на меня свой рот.
Он улыбнулся, на этот раз светлее, веселее.
– Если бы мои товарищи Вороны пытались заманить тебя в эту игру, они бы не руки твоей хотели коснуться.
(Мерри и Дойл)
................................................. – Дойл! – позвала я.
Он вернулся из за угла:
– Да, принцесса?
– Если она скажет, что нас за это казнят, то есть один светлый момент.
Он склонил голову набок, почти птичьим движением:
– И этот момент?
– Сможем заняться сексом – настоящим, тело в тело. Если тебя за что то казнят, то пусть уж хотя бы не зря.
Вереница чувств промелькнула у него на лице (я опять ни одного не поняла), потом появилась улыбка.
– Я никогда не думал, что смогу предстать перед королевой с такими вестями и не знать точно, чего я хочу от нее услышать. Ты – искушение, Мередит, такое искушение, за которое мужчина готов заплатить жизнью.
(Мерри и Дойл)
.........................................
– Сегодня ты уже дважды пытался зачаровать меня глазами, Дойл. Зачем?
– Королева хотела, чтобы я так тебя испытал. Она всегда говорила, что глаза – лучшая моя черта.
Я позволила себе оглядеть сильные закругления его тела. Налетел порыв ветра, и вдруг Дойл оказался в облаке собственных волос, черных и мягких, и почти скрылось его тело, черное на черном.
Я снова подняла глаза ему навстречу.
– Если моя тетка считает, что лучшее в тебе – глаза, то... – Я покачала головой, выдохнула и закончила: – Скажем тогда, что у нас с ней, очевидно, разные критерии.
Он засмеялся. Дойл – засмеялся!
(Мерри и Дойл)
..............................................
Рис увидел кольцо, и глаза у него полезли на лоб:
– Это же...
– Именно так, – спокойно сказал Дойл.
– Но... – начал Рис.
– Что? – спросила я.
– Все по желанию королевы, – сказал Дойл.
– Загадки ранят мое сердце, – произнесла я.
Рис скопировал интонацию Хэмфри Богарта:
– Тогда запасись аспирином, детка, потому что вечер только начинается.
Я посмотрела на него:
– Ни в каком фильме Богарт этого не говорил.
– Нет, – сказал Рис своим обычным голосом. – Это моя импровизация.
Я чуть сжала его руку:
– Знаешь, кажется, я по тебе скучала.
– Я знаю, что я скучал. При Дворе никто толком не знает, что такое черный фильм.
– Я знаю, – отозвался Дойл.
Мы оба посмотрели на него.
– Это значит фильм на черном фоне, да?
Мы с Рисом переглянулись и принялись хохотать. Шли по коридору под раскаты собственного смеха. Дойл не смеялся с нами. Он повторял что то вроде: "Ну, действительно же на темном фоне?"
(Мерри ,Дойл и Рис)
...........................................
Эймон встал рядом с королевой, а Дойл придвинулся на шаг к королеве, будто не уверенный, куда ему следует встать. Никогда раньше я не видела, чтобы он усомнился, в чем состоит его долг. Я видела, как королева посмотрела ему в лицо, и подумала, что его нерешительность задела королеву. Он тысячу лет был ее телохранителем, ее правой рукой, ее Мраком. Сейчас же он сомневался, должен ли он отойти от меня и встать с нею.
– Хватит этого, – произнесла Андаис, и ярость плеснула в этих простых словах. – Я вижу, у тебя еще одно завоевание, Мередит. Мой Мрак не колебался ни разу тысячу лет своей службы, а сейчас он переминается с ноги на ногу, не зная, кого из нас защищать, если дело обернется плохо.
От ее взгляда я покрепче ухватилась за руку Риса.
– Радуйся, что ты кровь от крови моей, Мередит. Для любого другого привлечение моих вернейших слуг на свою сторону кончилось бы смертью.
Это очень было похоже на ревность, но все годы, когда я уже выросла и могла понимать, она ни разу не обращалась с Дойлом иначе как со слугой, со стражем. Никогда она не обращалась с ним как с мужчиной. За тысячу лет он ни разу не был ее избранным любовником. А сейчас она ревнует.
Выражение лица у Дойла было мирное, растерянное, удивленное. Я в этот момент поняла, что когда то он любил ее, но это уже в прошлом и дело тут не во мне. Андаис его отторгла попросту тем, что не обращала на него внимания. Слишком это был интимный момент для такого публичного представления.
Среди людей мы отвернулись бы, создавая им иллюзию уединения, но у сидхе так не принято. Мы глядели, мы ловили каждый нюанс выражения лиц, и наконец, через какие то минуты, Дойл шагнул назад, встал около меня и положил мне руку на плечо. Это не был особенно интимный жест, тем более после представления, которое устроил только что Гален, но для Дойла и в такой момент он был интимным. Он, как Сиобхан, выбрал, кому будет верен, и сжег мосты.
Я знала и раньше, что Дойл будет защищать меня ценой собственной жизни, потому что так приказала королева. Теперь я знала, что он будет меня защищать потому, что, если я погибну, королева никогда уже ему не поверит. Он никогда не станет снова ее Мраком. Теперь он мой, к добру или к худу. Совершенно новый смысл старой фразы "Покуда смерть не разлучит нас". Моя смерть теперь почти наверняка означала и его смерть.