Умом я понимала, что мне надо было бы велеть Роану отвезти меня к моей машине. Там под водительским сиденьем лежал заклеенный пакет с деньгами и новыми документами, в том числе водительскими правами и кредитными карточками. Я всегда готова была просто уехать из города или прибыть в аэропорт и улететь на первом самолете, который мне понравится. Это был хороший план. Полиция уже сейчас свяжется с посольством, и еще до рассвета тетушка будет знать, где я, кто я и что делала последние три года.
Примитивный тыл мозга требовал немедленно наброситься на Роана, гонящего по фривею со скоростью восемьдесят миль в час. Кожа у меня разбухала от желания. Мне пришлось засунуть руки под себя, чтобы не трогать Роана. Меньше всего нам надо было и его вымазать Слезами. Хоть один из нас должен быть сегодня в здравом рассудке, а пока я не залезу в душ, это буду не я.
Обхватив себя руками и впившись пальцами в плечи так, что остались следы ногтей, я поднялась по ступеням в квартиру Роана. Только это помешало мне за него ухватиться, пока он шел на ступеньку впереди.
Он оставил дверь за собой открытой, и я вошла вслед за ним. Он стоял в середине большого открытого пространства. Даже в темноте комната была какой‑то необычно светлой, белые стены блестели в лунном свете. Роан стоял в этом серебряном сиянии темным силуэтом. Он стал глядеть на море, как бывало всегда, когда мы сюда входили, – остановился и смотрел из окон в южной и западной стене. Море уходило от окон прочь блестящим шевелящимся разливом серебристого сияния и мрака, и оторочка белой пены кружевом отделяла его от берега.
Я всегда буду в сердце Роана второй, потому что любовь его принадлежит первой возлюбленной – морю. Он будет оплакивать ее потерю, когда я превращусь в прах могильный. И это знание несло одиночество. То же одиночество, что ощущала я при дворе, глядя, как сидхе ссорятся из‑за оскорблений, нанесенных за сто лет до моего рождения и за которые они будут браниться еще сто лет после моей смерти. Это, конечно, горьковато, но главное – четкое чувство, что я всюду чужая. Я – сидхе и поэтому не могу быть человеком, и я смертная, а потому не могу быть сидхе. Ни рыба ни мясо.
Но даже в этом чувстве одиночества, оставленности, мой взгляд скользнул к кровати. Гора белых простынь и подушек – Роан кое‑как ее прибрал. Лишь бы простыни чистые, а глаженые – это уже излишество.
Я вдруг представила его себе обнаженным на фоне простыней. От этого зрелища у меня свело живот, стало трудно дышать. Привалившись к двери, я подождала, пока смогу снова двигаться, и выпрямилась. Я не буду подчиняться химии и магии. Я сидхе – слабая, низшая сидхе, но это не меняет того, что я – на вершине всего, что мы и люди называем магией. Я не крестьянка какая‑нибудь, впервые попробовавшая вкус фейри. Я – принцесса сидхе, и видит Богиня, буду вести себя соответственно.
Я заперла дверь, и даже щелчок замка не заставил Роана обернуться. Он всегда общался с морем в окне, пока не был готов заняться мною. Только сегодня у меня не было на это терпения. Я включила свет в ванной и заморгала, ослепленная. Ванная была тесной – едва хватало места для стульчака, умывальника и ванны. Ванна, быть может, была здесь с постройки дома, потому что была глубокой, на четырех лапах, весьма древнего вида. Занавеска душа висела над ней на палке. На занавеске были изображения тюленей со всего мира, и под каждым его название. Я ее заказала по каталогу, который всегда попадается на глаза, если у тебя есть биологическое образование; нашла среди футболок с анималистическими рисунками, книг о путешествиях в Арктику и летних месяцах, проведенных за наблюдением за волками в глухих местах. Роану она понравилась, и я была рада ему ее подарить. Мне очень нравится заниматься сексом в душе в окружении моего подарка.
Вдруг мне представилось его тело, голое и мокрое, ощущение его кожи, скользкой от мыла. Тихо выругавшись, я отодвинула занавеску, включила воду, чтобы она стала теплой. Мне надо было смыть Слезы раньше, чем я сделаю что‑нибудь, о чем потом пожалею. Сегодня мне ничего не грозит. Никто не появится у меня в дверях по крайней мере до завтрашнего утра. Я возьму Роана, наполню ладони шелком его кожи, завернусь в сладкий аромат его тела. Кому от этого будет плохо?
Но это говорили Слезы, а не я. Сегодня мне надо заставить голову работать, если я собираюсь убраться из города. Полиции это не понравится, но копы меня не убьют, а родственники убьют. И вообще в Калифорнии даже смертной казни нет.
Платье разорвалось настолько, что я попыталась стянуть рукава с плеч, как у жакета, но молния держала их на месте. Спереди платье густо и склизко пропиталось маслом. Никогда не видела, чтобы кто‑то так безрассудно тратил вещество, которое даже сидхе считают драгоценным. Но если бы я погибла с Алистером Нортоном, то сидхейский колдун мог бы считать, что никто не знает, что такое Слезы Бранвэйн. Сидхе весьма снобистски думают о том, что знают и чего не знают низшие фейри. Колдун или колдунья полагали, что, если я погибну, им ничего грозить не будет.